Фокус-покус-обормокус
27 Август 2013 · · 4 047 Просмотров
Мальчик Рома хочет нарисовать машину. Мама протягивает ему альбомный лист и коробку с фломастерами. Рома наугад достаёт синий, начинает рисовать капот. Затем появляются крыша, багажник, колеса и фары.
– Ром, к тебе можно? – сквозь герметичное стекло ничего не слышно, виден только красный резиновый нос, надетый поверх противовирусной маски. Двухметровый юноша с розовой пустышкой на шее заходит в палату. Мальчик перестаёт рисовать, смотрит с интересом и удивлением.
– Это что за машина? Бугатти? Тойота? Фольксваген? Покатаешь меня? – Рому редко спрашивают о чем-то, кроме самочувствия и результатов анализов. Любопытный персонаж появился в палате – это точно не врач, врачи не просят разрешения войти и не носят жёлтые брюки. Но это и не совсем клоун, он мало похож на тех, которые выступают в цирке.
Обязательный жёлтый
Часы на правой руке – пластмассовые, почти детские, сразу выдают левшу. Часики и носки в горошек. Впечатление от облика одно – умиление, потому что в Косте баскетбольные два метра роста и возраст неюношеский – тридцать один год. Видно, что он одевается так, чтобы нравиться детям. Майку с надписью «Без булдырабыз» подарили ребята из Казани, которые когда-то обучались у Кости и теперь также работают в клинических больницах.
– Это наши партнёры по радости, – говорит Костя и переводит надпись с татарского. «Без булдырабыз» означает «мы всё можем».
Непригодившийся диплом юриста, мама-режиссёр и папа – детский писатель – это тоже всё о нём.
– Почему дети слушаются вас? Кажется, даже больше, чем мам и врачей.
– Клоун для ребёнка – не переодетая мама или врач, клоун – это человек с носом, человек не из мира больницы, некий авторитет для ребёнка, поэтому с ним проще создать атмосферу реабилитации, настроить малыша на лечение и выздоровление. Это важно, ведь дети тут подолгу лежат – кто полгода, а кто и все два, – объяснят Костя, завязывая шнурки на безразмерных ботинках. Готовится к трёхчасовому нон-стопу.
– И никто не выздоравливает.
– Нет, это главный миф в онкологии. Из-за этого стереотипа многие люди не видят смысла в нашей работе. Рассуждают так: зачем насильно веселить детей, которые скоро умрут? Удивляются, как можно насмешить того, кому сейчас не до смеха. Представление о том, что онкологическое заболевание – это сразу смерть, называется ракофобией. В нашем обществе оно давно существует. На самом деле здесь детей лечат, и они выздоравливают, потому что детский организм растёт, и ему проще справиться с заболеванием. Это не хоспис, откуда провожают в последний путь. Шанс выздороветь высок – восемьдесят процентов.
– И больничная клоунада действительно увеличивает эти шансы?
– Да, исследования в Америке это подтвердили, – интонация Кости удивляет быстротой, а суждения – убедительностью. – Дети, у которых был клоун, принимали меньшее количество лекарств и быстрее уходили на амбуланс из стационара, чем те, кто с клоуном не контактировал. Когда ребёнок смеется и радуется, он забывает о своем недуге. Хотя бы на время.
В гримёрной тесновато, но уютно. Маленький жёлтый диванчик полностью завален вещами, как и вся комната. Пёстрые костюмы на стойке с вешалками. Ботинки с круглыми носами, загнутыми кверху. Наборы воздушных шаров. Мыльные пузыри и мягкие игрушки.
– Сейчас увидишь, как мы будем меняться ролями, – Варя, напарница Кости, уткнувшись в зеркало, осторожно приклеивает пушистые зелёные ресницы, похожие на перья попугая. – Помнишь белого и рыжего клоуна из полунинского шоу? Мы используем эти маски, играем на их противопоставлении. Можно быть то шефом, то слугой, то ведущим, то ведомым. То есть в нашем общении есть предзаданный конфликт. И время мы тоже заранее рассчитываем – не больше пятнадцати минут на ребёнка, ведь с каждым нужно пообщаться лично. Всё остальное – наша фантазия, наша импровизация. Никаких готовых представлений или шоу-программ у нас нет. Все дети разные, поэтому поведение не может быть шаблонным. Общение с ними побуждает нас быть находчивыми, постоянно что-то выдумывать на ходу.
– То есть ты никогда не знаешь, что ждёт тебя за дверью палаты?
– Никогда. Я знаю только, как зовут ребёнка и что у него болит.
Варя заплетает одну косу, вторую, обе туго перевязывает спущенными шариками, закручивает аккуратными баранками. Рисует розовые щёчки, красит губы грим-краской. Здесь очень важно не переборщить – ребёнка может напугать обильный макияж. Дальше – костюм. Он у Вари такой же жёлтый, как диван и Костины штаны. С красным круглым воротничком в форме трапеции – что-то среднее между платьем и халатом.
Спрашиваю у Вари, почему так много жёлтого цвета.
– Жёлтый – это только у Достоевского безысходность и сумасшествие, – Варя оглядывает себя в зеркале. – Деток он очень радует, поэтому я долго над цветом не думала, когда к швее шла. У нас во всех костюмах так: полосочки на гетрах, шляпка или перчатка – хотя бы немножко что-то жёлтенькое должно быть, – Варя тщательно обрабатывает дезинфицирующим спреем свой наряд. Он чистый, только после стирки, пахнет свежестью. Варя ругает маму, что та повесила костюм в шкаф с верхней одеждой. Так в больничной клоунаде работает принцип «не навреди»: дети легко подвержены инфекциям, поэтому перед тем, как обнять ребёнка или зайти к нему в палату, клоуны стерилизуют весь свой реквизит, открытые части тела, детали костюма. Это как помыть руки перед едой – простая и понятная необходимость, выполняемая интуитивно. Принцип «развесели» – это уже после.
На этой неделе Варя придёт в больницу ещё один раз: согласно штатному расписанию клиники, клоун может совершать не больше двух выходов. Всё остальное рабочее время клоуна Моти посвящено театру, но это вовсе не означает, что больничная клоунада – временная халтура.
– Дети – самые требовательные зрители, они забирают всю энергию, иногда капризничают, если показываешь им одни и те же фокусы: «Я уже это видел, давай что-нибудь новое!» И они же – самые благодарные. В театре я отдаю себя зрителю не меньше, но ни один зал не даст мне столько сильных эмоций, сколько даёт ребёнок. Даже на премьере спектакля. Если малыш был грустным, не хотел делать укол, пить лекарства и вдруг после нашего общения стал всё это с радостью выполнять – значит, я работаю не зря. Результат виден сразу.
– Мотя-жмотя, ты ничего не забыла? – Костя ехидно смотрит на Варю, и та сразу вспоминает про нос. Возвращается в гримёрку, пока напарник вызывает лифт.
– Ой, мама, здрасьте! – якутка в бледно-зелёной больничной шапочке тоже ждёт лифт. Костя целует ей руку, и женщина смущённо краснеет от неожиданности. Все мамы в больнице похожи на медсестёр, но клоуны безошибочно их отличают.
– Как будет по-якутски «любил», мама?
– Таптыбл.
– А любовь?
– Таптал.
– Мама! А вы знаете, кто я? Я – Александр Сергеевич. Стоял вчера весь день, мёрз на Пушкинской площади, ждал вас, а вы не пришли. Слушайте внимательно! Моё вам сердечное послание.
В интонации тут же появляется нарочитая высокопарность:
– Я вас таптыбл, таптал ещё, быть может, в душе моей угасла не совсем…
Зафиксировать момент, когда Костя ищет в своем песенно-стихотворном сундуке нужные слова, невозможно. Всё происходит сиюминутно, ведь чем больше спонтанности и непредсказуемости в игре, тем комичней эффект происходящего.
У входа в дневной стационар приходится снять носы и надеть их поверх противовирусных масок. Не забыть про кожный антисептик «Стериллиум». Зайти в ординаторскую к дежурному врачу, чтобы узнать, как чувствуют себя дети, у кого сегодня день рождения, кто новенький поступил и с каким диагнозом. Больничные клоуны называют этот разбор полётов «трансмиссией» – эдакая подготовка к трёхчасовой смехотерапии.
– Значит, тридцать человек в отделении. В четырнадцатую вы не заходите, там ребёнок в аплазии, прооперированный. Сильный болевой синдром, туда пока не надо, – важный не по возрасту врач смотрит деловито из-под очков-половинок. Листает увесистые папки, раскладывает их по столу пасьянсом. – В шестой вчера день рождения был, девочка Катя, десять лет. Туда зайдите. Никита Дранкин – лимфома и нарушение пищевого поведения. Вот его хорошо бы повеселить.
– Дранкин или Дринкин, доктор? – нарочно переспрашивает Варя. – С такой фамилией вы должны ему прописать коньяк, – заигрывая с врачом, пытается развеять его строгую сосредоточенность и серьёзность. Попутно записывает на листок его рекомендации. Специфические термины понятны, объяснять не приходится – больничный клоун хорошо знаком с санитарными нормами и основами медицинских знаний.
– Ты записывай, а то я главврачу скажу, что вы мне детей спаиваете, – ощетинивается доктор в ответ. – У него, кстати, тромбоцит низкий, у Дранкина. Так что за руки не хватать – синяки будут.
У Вари не получается быстро развеселить врача. «Костя, выручай!» – мысленно бросает она напарнику. Лицедей без прозвища, но со статусом «главный больничный клоун страны» тут же реагирует весёлым выпадом:
– А хотите фокус-покус-обормокус, доктор? – достаёт из кармана шёлковый платочек. Медсестра, только что собиравшаяся выйти, останавливается у порога, выглядывает в коридор и кого-то зовёт. В ординаторскую заходит ещё одна медсестра. У них одинаковые халаты, не белые, а разноцветные, с рисунками, как на детских пижамках. Все втроём – дежурный врач и медсёстры – молча смотрят, будто бы ждут чуда. Платок сжимается в кулаке иллюзиониста так, что остаётся виден только длинный зелёный хвостик. Костя проталкивает его постепенно, делая вид, что очень старается.
– Опа-на! А где же наш платочек, доктор? – разжимает пустую ладонь и изумляется. – А он у вас в ухе застрял, смотрите! – платок появляется с такой быстротой, что секундную манипуляцию невозможно разоблачить. Костя демонстрирует его всем: мол, смотрите, это тот самый платок. Фокус сделан безупречно. С десяток таких приёмов профессиональный доктор-клоун всегда держит наготове. Зрители не охают от удивления – значит, видят этот номер не впервые, но радостно переглядываются, смеются. Даже служебно-серьёзное лицо молодого врача распускается в самую добродушную улыбку – значит, маленькое волшебство всё-таки произошло, и медицинское сообщество уже приняло этого чудаковатого парня, да и всю клоунскую бригаду в свою большую семью. В этом нет сомнений – больничные клоуны могут зайти туда, куда врачи не пускают посторонних. Даже в реанимацию.
– Врачи вас всегда так хорошо принимали? – спрашиваю ребят. Мы направляемся в отделение гематологии.
– Нет, не всегда. Одно время они думали, что мы какая-то секта, что берём с родителей деньги, хотя всё это – чистая благотворительность, – рассказывает Варя. – Врачи знают, что мы получаем стабильную зарплату, но это спонсорские деньги. Волонтёр бы не ходил в больницу регулярно. Любой труд, а особенно добровольный, нужно поощрять материально. Поэтому врачи относятся к нам как к профессионалам, с уважением.
– Первые два года я работал один, и они ко мне присматривались, – продолжает Костя. – На мне был такой жуткий оранжевый комбинезон, как у строителя, странно, но дети меня не боялись. Со временем врачи стали видеть, что я не нарушаю требования. Есть медкнижка, распорядку дня пациентов не мешаю, хожу регулярно. В общем, потихоньку привыкли. Теперь, когда прихожу, могут сказать: «Что-то давно вас, Костя, не было». Ждут, значит.
В коридоре – сказочный мир животных: картины с зайцами, слонами и птицами. Причудливый орнамент на полу. Гимнастические шары в игровой комнате, коробки с кубиками и подушки в кислотного цвета наволочках. Маленькие пациенты носятся в просторном холле, играют с каталками и капельницами, бегают наперегонки. Узнав клоунов, начинают улыбаться, ловят мыльные пузыри, удивляются тому, что они прилипают к пальцам и не лопаются – сами дети вряд ли бы догадались добавить в мыльный раствор клей «Момент». Детские ротики закрыты масками, поэтому глаза кажутся увеличенными в разы. Одни глазки, вторые – дети напряжённо всматриваются в давно изученное пространство, ищут, чем себя развлечь. Мотя с Костей стараются никого не пропустить. На стенах – рекомендации по диете, памятки. Отдельная комната для отдыха врачей, отдельная – для родителей. Кладовая мягкого инвентаря. Санузел матерей. Здесь всё так благоустроено, что кажется, будто это не больница вовсе, а детский сад или загородная школа. Понимание того, чем на самом деле является это место, приходит не сразу. Как и то, зачем вообще клоун нужен больному ребёнку. Ловлю момент, когда рядом нет детей, и спрашиваю об этом Костю.
– В детстве я очень часто болел, и когда попадал в больницу, мне там становилось лучше. Это я хорошо запомнил, поэтому сейчас обожаю врачей и весь медперсонал, с которым мы работаем. Мне до сих пор очень нравится лечиться, честное слово! Но всё-таки надо понимать, что детство не может быть заперто в стенах больницы, какие бы прекрасные люди здесь ни работали. Детство – оно на улице, оно во дворе, в детском садике, в школе. И клоун, когда приходит к ребёнку, становится для него напоминанием о том времени, которое было до больницы.
– То есть клоун – это такой элемент детства?
– Да, совершенно верно.
Мы в отделении гематологии. Мамы с детьми образовали очередь у процедурной комнаты.
– Анечка! Заходи! – командует медсестра-блондинка лысенькой девочке лет пяти. Та начинает плакать, держится за маму – боится делать клизму. Клоуны вовремя оказываются рядом.
– И мне, и мне клизму, доктор! – выкрикивает в открытую дверь Костя.
– А мне – две, а можно и три сразу! Плачу за всех! – вторит его игре Варя. Костя достает из сумки насос и, быстро надув шарик во всю длину, ловко скручивает из него фигурку, одинаково похожую на бабочку и цветок.
– Вот тебе клизмочка из красивого красного шарика! Беги, доктору покажи! – девочка принимает подарок и, обняв клоунов, послушно заходит в процедурный кабинет.
– И вы бегите, ребята, пока мы вас к себе не забрали, – смеется мама.
Пока Анечке делают клизму, она спокойно изучает фигурку, показывает маме, приговаривая: «Это клёун подалил».
Иногда мамы и медсестры просят клоунов показать им, как лечить, играя. Клоун всё объясняет на простом примере. Вот холодное «ухо» фонендоскопа. Погрейте его в руках и приложите к себе: «Не бойся, малыш, это не больно!» Придумайте ему другое значение – пусть устрашающий предмет превратится на время в какое-нибудь безобидное животное или птицу, ребёнка увлечёт эта выдумка, и процедура пройдет незаметно и безболезненно.
Ума палата номер шесть
У входа в палату – светодиодная вывеска «Не входить, идёт облучение ультрафиолетом».
– Давай к Чехову, – командует Варя, указывая на следующую палату. Палату номер шесть.
Невозможно предугадать, что будет там, внутри. Заходят тихо, будто спрашивают разрешения. Сначала нужно убедиться, что ребёнок не спит. Клоун должен быть уверен: его вторжение в хрупкое пространство не навредит маленькому пациенту.
– О, опять вы, заходите! – радуется по-домашнему одетая мама. – Никита последний раз смотрел, до сих пор рассказывает! Фокусы ваши с картами.
– Поняла, Жмотя? Никита в шоке от меня!
На койку Никиты Дранкина сквозь жалюзи падает тусклый свет, отчего лицо кажется бледнее обычного. Его день пройдёт удачно, если будут сняты два последних шва – наконец утихнет боль после пункции подвздошной кости и получится хоть немного почитать энциклопедию по истории России. На тумбочке рядом с кроватью – широкая ваза-розетка с таблетками, чудотворные иконки и тарелка с остывающей овсянкой.
– Ну, ты давай, показывай свои фокусы, а я пока доем Никитин завтрак. Смотри, сколько он мне каши оставил!
– Нет, это Никита мне оставил, он знает, что я кашу люблю, да, Никита?
Мальчик отвечает безумной парочке слабенькой улыбкой. Видно, что болезнь забрала у него немало сил. Клоуны продолжают разыгрывать между собой еду до тех пор, пока у Никиты не появится желание её съесть. И этот бесхитростный фокус срабатывает: ребёнок со здоровым аппетитом начинает уплетать свой завтрак.
Через неделю к Косте подходит мама Никиты:
– Ума не приложу, как вы это делаете, но спасибо вам! Он у меня теперь каждый день нормально ест.
Вдобавок мама рассказывает о соседке, у которой сын не спит вторую ночь. Просит приехать вечером, посидеть с ним, успокоить.
– Да что вы, мама! Он от моих фокусов ещё три ночи спать не будет! – отшучивается Костя. Отшучивается, потому что боится. Долгое время Костя общался с ребёнком в отделении трансплантации костного мозга. Приходил к нему даже вне рабочего времени. Когда малыша не стало, было тяжело вернуться к работе. Позже такие случаи повторялись.
– Я стараюсь не привыкать к детям. Открываюсь им, чувствую их боль, но с собой её не уношу. Если вдруг ребёнок «уйдёт», его будет тяжело отпустить. Поэтому в этих зыбких отношениях всегда должна оставаться дистанция, которая не позволит нам привыкнуть друг к другу.
http://www.rusrep.ru...13/08/15/clown/